В этой статье содержится часть книги «Секретные эксперименты». Здесь впервые представлены архивные документы, относящиеся к опытам по скрещиванию человека с обезьяной и другими особями.
Эти исследования проводились советским ученым И. И. Ивановым в 1920-е гг. при финансовой поддержке Совнаркома СССР. Активное участие в них принимали научные учреждения Франции: Пастеровский институт и Леколь де Франс. В ход экспериментов были посвящены крупные научные авторитеты Великобритании и Германии. Омоложение
В тот год, когда умер Ленин, верхушка советского руководства серьезно задумалась над возможностью решить вопрос об искусственном омоложении своих рядов. Разворачивавшаяся в прессе критика со стороны простых партийцев обвиняла ЦК в пассивном созерцании болезни и смерти вождя мирового пролетариата, в неспособности найти радикальный метод излечения. Одни авторы упрекали Кремль: «недоглядели», «прозевали». Другие подсказывали: «Неужели нельзя было сделать омоложение? Ведь говорил же наш политрук, что Клемансо, наш враг, – омолодился» .Действительно, во Франции, родине Клемансо, имелся один необычный доктор и, что удивительно, он был русским. Сергей Александрович Воронов родился в 1866 г. в России. В 18 лет вместе с семьей перебрался во Францию и в 1893-м окончил медицинский факультет в Сорбонне. Многие годы он был лейб-медиком хедива Египта, и здесь, в Африке, его впервые посетила мысль о пересадке желез.
На это врача натолкнули наблюдения за евнухами. Открытия, сделанные во время изучения жизни египетских кастратов, были столь важными, что Воронов начинает с их описания свою монографию: «В 1898 году, находясь в Каире, я в первый раз имел возможность увидеть и наблюдать евнухов. Я узнал, что их кастрируют в возрасте от 6 до 7 лет, т. е. значительно раньше, чем организм испытает хотя бы кратковременное влияние возмужалости, и задолго до полного развития тела и прекращения его роста» .
Дальнейшие наблюдения над кастратами привели Воронова к мысли, что внутренняя секреция половых желез влияет на строение скелета человека, на процессы ожирения, способность к мышлению и запоминанию: евнухам с трудом давались стихи из Корана. Но что самое удивительное, так это то, что явления, вызванные у евнухов искусственно, наблюдаются и у нормальных людей, но уже в преклонном возрасте. Воронов констатировал: «Я имел также возможность установить, что они преждевременно старились, что у них рано появлялось старческое помутнение роговой оболочки, что волосы их седели рано, и что они редко доживали до старости» .
Можно было стимулировать жизненные силы дряхлеющего организма трансплантацией ему семенных желез из организма донора. Такими донорами для Воронова могли быть человеческие трупы или шимпанзе. Обезьяны казались врачу предпочтительными. Воронов высоко оценивал их как источник «запасных частей». «Обезьяна как будто выше человека по качеству своих органов, по физической конституции, более сильной и менее запятнанной дурной наследственностью: подагрической, сифилитической, алкогольной и проч» , – писал он.
Как только в 1910 г. врач вернулся в Париж, он всецело отдал себя опытам и исследованиям в новой области медицины. Своим звездным часом Воронов считал 12 июня 1920 г., когда состоялась первая долгожданная пересадка желез от обезьяны человеку. Затем половой конвейер заработал безостановочно и к 1924 г., когда Ленина сразил склероз изнашивания, хирург-экспериментатор провел уже 53 успешные операции. Единственной проблемой была регулярность поставок шимпанзе из Западной Африки. «В 1923 году, – писал он, – сообщение с Гвинеей стало более правильным, и в первые 10 месяцев я сделал 38 прививок» .
Рекламируя успех метода, Воронов утверждал, что смог прооперировать 236 человек в возрасте 55 – 70 лет. В 90 % случаев был получен положительный результат. Правда, у группы лиц 70 – 85 лет страдавших импотенцией и прошедших пересадку, половое влечение было восстановлено лишь в 74 % случаев. Уже в течении нескольких дней после операции наблюдалось сильное психическое и половое возбуждение. Особо Воронов отмечал случай с одним английским аристократом, прошедшим дорогостоящую операцию. Больному было уже 74 года, и он страдал от распространенного в этом возрасте заболевания – от преждевременной старости . 2 февраля 1921 г. ему было пересажено правое яичко павиана. Результаты выглядели фантастическими:
«Больной покинул Париж через двенадцать дней после операции, и я увидел его только через восемь месяцев. Мой лаборант д-р Дидри и я – были буквально поражены, когда увидели г-на Е. Л., потерявшего половину своей тучности, веселого, с быстрыми движениями, с ясным взглядом, как будто смеющимся над нашим удивлением. Жир исчез, мускулы укрепились, и он производил впечатление человека с цветущим здоровьем. Он наклонил голову, и мы убедились, что он не преувеличивал, говоря, что его лысина покрылась густым белым пухом. Он приехал из Швейцарии, где поднимался на горы и занимался любимым англичанами спортом. Этот человек, действительно помолодел на пятнадцать-двадцать лет. Физическое и душевное состояние, половая жизнь – все совершенно изменилось благодаря действию прививки, превратившей дряхлого, жалкого и бессильного старика в сильного, пользующегося всеми своими способностями мужчину». Успехи вскружили голову хирургу. А трансплантации стали производиться как мужчинам, так и женщинам. Окрыленный своими экзотическими операциями, Сергей Воронов пророчествовал: «Недалеко то время, когда пересадка эндокринных желез обезьян, сделавшаяся доступной каждому хирургу, отметит собой значительный прогресс человеческой терапии» . И все же эффект со временем угасал, а в некоторых случаях продолжительность жизни пациентов была невелика. Так, уже упоминавшийся англичанин умер через два года после операции. Но Воронов не хотел признавать это поражение за собственное. Он умел находить причину, не касавшуюся его метода. Вот и в случае с мистером Е. Л. он оставался вне подозрений. «4 сентября 1923 года меня известили о его смерти, последовавшей от припадка белой горячки, вызванного застарелой невоздержанностью, которую прививка, к сожалению, не исправила» .
Многим советским вождям, живо интересовавшимся опытами по омолаживанию, эксперименты Воронова казались реальным шансом. Они надеялись, что гормоны орангутангов, шимпанзе и горилл возвратят половое влечение и, возможно, предотвратят «склероз изнашивания», от которого так жестоко пострадал товарищ Ленин.
Для борьбы со старостью в 1925 г. Институт органопрепаратов был реорганизован в Институт экспериментальной эндокринологии, и здесь начались первые отечественные эксперименты омолаживания. Официальная деятельность этого учреждения была посвящена исследованиям различных гормонов, работе с органопрепаратами, к которым причислялся и инсулин. Институт занимался и экспортом желез внутренней секреции .
Врач института Гораш провел 27 операций над больными преждевременной старостью и мужским климактерием. Пациентам были пересажены половые железы трупов молодых людей, погибших от несчастных случаев. В двух операциях был достигнут впечатляющий результат; девятнадцать дали чуть меньший прогресс; в четырех наступило улучшение. И только две закончились неудачей .
Пока что это были эксперименты, а от Гораша и его коллег ждали стабильного и гарантированного результата: врачи не должны были рисковать жизнями членов ЦК. В то же время вести, которые приходили из Парижа, из клиники доктора Воронова, о пересадках и донорских возможностях орангутангов и шимпанзе подогревали кремлевские страсти. Тем более, что время уходило, старость и смерть уже стояли на пороге, в любую минуту история Ильича могла повториться.
Вопрос о подобных операциях был решен, и даже была одобрена фигура их главного исполнителя. Таким трансплантатором был назначен заведующий хирургическим отделением Боткинской больницы Владимир Николаевич Розанов. Он занимался самым широким спектром хирургических операций: ранения черепа и эластичные закрытия его дефектов, хирургия брюшной полости и толстого кишечника. Однако когда в Кремле стали поговаривать о применении метода доктора Воронова, Розанов переключился на оперативное лечение заболеваний эндокринной системы и почек.
Врач находился на особом доверии. В 1918 г., после покушения на Ленина, он удачно оперировал вождя и в последующие годы принимал участие в медицинских консультациях, связанных с его здоровьем. «По словам Семашки, это хирург лучший » , – писал о Розанове Ильич.
Этот же врач в 1924 г. оперировал Сталина, которому удалил аппендицит и произвел резекцию слепой кишки . Авторитет Розанова и особая близость к верхушке Кремля сделали его и главным консультантом больницы ОГПУ, он пользовался особым расположением Генриха Ягоды .
29 декабря 1925 г. Розанов вместе с директором больницы Молоденковым отправляет в Институт Экспериментальной Эндокринологии специальное уведомление: «В ответ на № 2022 Боткинская больница сообщает, что ей желательно иметь на год количество обезьян до 50 штук. Породы желательно более крупные: гаймандрины , павианы, хотя бы 2-х шимпанзе. Обезьяны нужны для экспериментов над ними и для трансплантации желез внутренней секреции людей» .
Специальное уведомление Розанова, посланное в Институт Экспериментальной Эндокринологии, свидетельствовало о том, что хирург Розанов внимательно следил за опытами, проходившими в Парижской лаборатории Воронова, и желал повторить его феноменальные успехи с пересадкой желез обезьян, но не буржуазным деятелям и капиталистам, а членам советского правительства. Русский Франкенштейн
В знаменитой книге Мэри Шелли рассказывается о честолюбивом хирурге Франкенштейне, уроженце Трансильвании, замыслившем сотворить совершенного человека с помощью скальпеля. Русский Франкенштейн имел не менее амбициозные планы. Но, в отличие от своего литературного аналога, он существовал в действительности и мечтал о создании идеальной обезьяны. Точнее, о необычном существе, полученном искусственным путем и способным занять на лестнице дарвиновской эволюции свободный промежуток между человеком и человекообразными. Русского Франкештейна звали Илья Иванович Иванов. Он был уверен, что однажды его час пробьет и мир облетит сенсационная весть. Но путь к предполагаемой славе пролегал через парадные подъезды советской бюрократии.
Один из них располагался в доме на Чистопрудном бульваре, где висела заклейменная советским гербом медная доска с надписью «Народный комиссариат просвещения». 24 декабря 1924 г. здесь произошло странное событие. Когда очередное, 53-е заседание Президиума Государственного ученого совета близилось к концу и многих уже клонило в сон после занудных вопросов, связанных с утверждением производственного плана научно-художественной секции и дискуссией по поводу принуждения отделами народного образования покупать с их складов книги, запрещенные ГУСом, на трибуну поднялся бородатый, лохматый математик Отто Юльевич Шмидт. Он прочитал собравшимся докладную записку некоего профессора Иванова об искусственном скрещивании человека с обезьяной. Члены ГУСа слегка оторопели от необычного демарша. Но всё же, рассудив о глубоком естественнонаучном значении эксперимента, президиум постановил: «Поручить научно-технической секции ГУСа для проработки данного вопроса образовать комиссию из биологов и врачей» . Это, конечно, было ни два и ни полтора. Так что автор докладной записки товарищ Иванов приступил к составлению новых документов, на имя народного комиссара просвещения Луначарского и других советских чиновников. В своей эмоциональной аргументации он напирал на то, что еще в мрачные времена царизма пытался претворить эти идеи в жизнь, да вот только напоролся на инквизиторов из Священного синода, и попы-мракобесы перекрыли ему все пути.
Илья Иванович не был похож ни на сумасшедшего, ни на афериста, решившего погреть руки на наивных материалистах. Внешне он очень походил на сказочного доктора Айболита, несущего исцеление животным. Он действительно искал средства от некоторых заразных болезней домашнего скота, но, кроме того, вот уже много лет занимался искусственным оплодотворением животных методом зоотехники. Благодаря успехам в этой области он стал чрезвычайно авторитетным специалистом даже в Европе. А в России сам Иван Павлов считал его эксперименты по гибридизации животных весьма перспективными. На открытиях Иванова и сегодня держится мировая наука выращивания и разведения чистопородного, домашнего скота. Но ученому было мало лавров зоотехника.
Результат заседания Государственного совета был для Иванова более чем скромным. Но ученый заставил первую инстанцию обсудить свой проект и даже «образовать комиссию из биологов и врачей». У него появился авторитетный в большевистских кругах союзник – математик Шмидт, выступавший с докладом о его предложении. Небезынтересно, что среди сторонников его эксперимента был и ученый секретарь научно-технической секции ГУСа Тихменев, секретный сотрудник ОГПУ.
12 июня 1924 г. и 9 апреля 1925 г. Иванов получил письма от своих французских друзей. Это были известные бактериологи Эмиль Ру и Альбер Кальметт. В 1924 г. во время научной командировки на Запад Иванов посвятил их в тайну экзотического эксперимента, и французы любезно предложили ему посильную помощь.
«Еще раз хотим подтвердить Вам, – писал Кальметт, – что как только Вы вернетесь, мы снова постараемся помочь Вам продолжить Ваши исследования.
С твердой уверенностью, что Вы, конечно, вернетесь к нам и вернетесь скоро, чтобы поставить опыты по гибридизации с антропоморфными обезьянами, опыты имеющие весьма важное значение и мировой интерес, мы будем продолжать подготавливать все необходимое для Вас на станции в Киндии.
Примите дорогой Коллега уверения в наших чувствах глубокого расположения и сердечной преданности.
Д-р Кальметт». В 1923 г. по инициативе Кальметта в колониальной Гвинее, в окрестностях городка Киндии, Институт Пастера открыл бактериологическую станцию. Она располагалась в 150 километрах от столицы колонии. Здесь в специальных вольерах содержались пойманные в Африке обезьяны, в том числе и шимпанзе. На них ставились различные опыты и отрабатывалось действие сывороток против человеческих инфекций, таких как туберкулез, проказа, рак. Намечались дальнейшие экспериментальные исследования в бактериологии.
Директор Пастеровского института Эмиль Ру был известен по исследованиям сибирской язвы, бешенства, сифилиса. Ему же принадлежала и первая антидифтерийная сыворотка, а его заместитель доктор Кальметт разрабатывал способы борьбы со змеиными укусами. Профессор Иванов козырял их именами в письмах и демаршах в советские учреждения: «В лице этих мировых ученых я впервые встретил не только сочувствие, но и готовность оказать реальную помощь для осуществления программы моих опытов» .
Поддержанный французскими коллегами, Иванов упрямо шел на штурм советских коридоров власти. Он направил наркому Луначарскому письмо, где описание предстоящего эксперимента обрамлялось марксистскими лозунгами и ссылками на поддержку Института Пастера. Один из аргументов «за», по мнению ученого, был в том, что советское правительство могло бы использовать новое живое существо в интересах науки и пропаганды естественного исторического мировоззрения. Затраты на финансирование эксперимента составляли, по оценке профессора, 15 000 долларов. Интригуя, Иванов угрожал, что имеет предложение от Пастеровского института, но как патриот СССР хотел бы, чтобы его страна участвовала в реализации опыта. Денег от Наркомпроса получить не удалось, но добрые люди из ГУСа подсказали, что неплохо было бы направить письмо самому председателю Совнаркома Алексею Рыкову.
27 мая 1925 г. этот кремлевский иерарх поучил письмо ученого с множеством материалистических доводов. Иванов настойчиво увещевал предсовнаркома в необходимости создания нового животного, или нового человека, смотря что получится. Новые письма попали на подготовленную почву. Вскоре идеи Иванова, изложенные на бумаге, достигли одного из серых кардиналов Кремля, управляющего делами Совнаркома СССР Горбунова. Помимо своей высокой должности он также занимал пост председателя комиссии по содействию работам Академии Наук. Горбунов стал ангелом-хранителем Иванова. С его легкой руки и, возможно, при содействии О. Ю. Шмидта Физико-математическое отделение АН предложило Иванову сделать доклад о проекте экспедиции в Западную Африку. Выступление профессора было намечено на 30 сентября 1925 г. На этот раз Илья Иванович заготовил весьма продуктивный ход. Он предложил использовать привезенных обезьян и приплод, полученный в ходе фантастического эксперимента, для операции по трансплантации половых желез членам советского правительства в целях борьбы с «синдромом изнашивания». Советский футуролог Мелик-Пашаев так сформулировал компромисс Иванова и обитателей Кремля: «Вполне понятно, что могущее родиться от такого оплодотворения потомство будет представлено существами более близкими к человеку, существами, которые легко будут размножаться и, находясь постоянно под руками у человека, будут служить неиссякаемым источником, откуда будет получаться материал для всякого рода операций замены органов, омоложения» .
В выписке из протокола с заседания Физико-математической секции говорилось о полной поддержке идей Иванова и доведении их до сведения Управления Делами Совнаркома с целью поддержки в ассигновании экспедиции в Африку и упрощении формальностей, связанных с предстоящим предприятием . И вскоре последовало желанное разрешение Кремля на обезьянье сафари в Африку. Однако Иванов понимал, что экзотическая поездка не должна стать единичной акцией. Индустрия омоложения может потребовать сотен, а то и тысяч антропоморфных обезьян, а постоянные перевозки их из Африки сделают этот товар дорогим. Профессор пришел к мысли о создании на юге СССР обезьяньего питомника, где могли бы содержаться будущие гибриды и их родители в специальных условиях. Вместе с Лечебным отделом Наркомата здравоохранения Иванов стал вынашивать и еще более грандиозные планы создания новой отрасли животноводства – обезьяноводства . Погоня за гибридом
4 февраля 1926 г. Иванов отправился в Европу. Несколько дней он провел в Берлине. Многие крупные немецкие ученые были поставлены в известность о целях его предстоящего путешествия во французские колонии. К этим посвященным принадлежал и такой авторитет, как Пауль Уленгут. Он прославился разработкой метода определения видовой принадлежности крови, чрезвычайно пригодившегося в криминалистике. Разделяя положения теории эволюции, связанные с происхождением человека, Уленгут провел исследования крови орангутанга и выяснил, что по многим биохимическим показаниям она чрезвычайно близка крови людей. Проблему общего для человека и шимпанзе предка, или, как его называл Дарвин, «древнего члена человекообразной подгруппы», немецкий ученый считал своей личной проблемой. О контактах с германскими биологами Иванов счел необходимым упомянуть в специальном отчете, адресованном в Кремль:
«Появление в текущей прессе сообщений об отъезде нашей экспедиции в Западную Африку в Германии вызвало на страницах научной печати ряд заметок и отзывов, в общем благоприятных, таких крупных ученых, как профессора P. Uhlehuth, J. Schwalbe, Bruek (см. Deutsche Medizinvochenschrift №№ 32, 35, 46 за 1926)» ;
«Профессор J. Schwalde, запросивший одного очень известного зоолога об опытах осеменения антропоморфных обезьян спермой человека и их значении, в ответ получил выражение сожаления, что в Германии, где до войны имелось немало самок шимпанзе, эти опыты не были поставлены. Ich bin uberzeuht, говорит этот зоолог, das der Versuch ausfiele positius. Имя этого зоолога осталось неизвестным, но, по словам Schwalde, автор этого письма просил пока не называть его фамилии». Возможно, инкогнито – Ганс Вейнерт. В те годы его занимало исследование ископаемых останков питекантропа. «Питекантроп есть человек, – писал он, – особое положение которого и бесспорное значение оправдывает родовое имя «обезьяночеловек"» . Мечта о встрече с живым обезьяночеловеком казалась Вейнерту вполне воплотимой. Для исторического свидания были все технические возможности. Ими располагал профессор Иванов.
Позднее в своем исследовании «Происхождение человечества» Вейнерт откровенно высказался на этот счет: «Найдутся, правда, возражения, что даже положительный результат уже не может дать нам ничего нового. Но все же нельзя согласиться, что более убедительного подтверждения нашей теории происхождения человека найти невозможно. Появление такой помеси могло бы оказать ценную услугу и изучению наследственности. Уже известное нам сходство белковых образований, реакций крови и преципитации, так же, как и большое сходство мужских сперматозоидов, вполне допускают возможность плодотворного скрещивания шимпанзе с человеком. С практической стороны этот опыт также является вполне возможным.
Чтобы не подвергать человеческую жизнь хотя бы психической опасности, для роли матери пришлось бы выбрать самку шимпанзе. Семенную жидкость лучше взять у негра, а в качестве наиболее подходящего места для операции избрать Африку – родину обоих родителей» .
Следующим местом следования Иванова был Париж. В Пастеровском институте профессору обрисовали достаточно сложную ситуацию, сложившуюся на станции вакцинации в Киндии, где обычно содержались обезьяны, готовые к отправке в Париж. Директор этой станции ветеринарный врач Вильбер, или, как называл его Кальметт, «уполномоченный опытной станции по разведению антропоидов», находился в те дни в Париже. Он посетовал русскому коллеге на то, что все постройки в Киндии приостановлены. Падение франка привело к потере жизненно необходимых кредитов, а работать с обезьянами, находящимися на станции, будет затруднительно, так как все они предназначены только для экспериментов в области патологии: шимпанзе намеревались прививать инфекционные заболевания. Вильбер предлагал для постановки опытов Иванова закупить взрослых шимпанзе и на советские средства, отпущенные для экспедиции, возвести недостроенные железобетонные клетки. Кроме того, в ремонте нуждалась и сторожка, где должен был жить Илья Иванович. Сумма в виде аванса, которую необходимо было передать директору станции, составила 2.500 долларов. Причем аванс требовался немедленно, чтобы успеть до начала влажного сезона, когда невозможны ни строительство, ни охота на шимпанзе. Отлов обезьян мог бы осуществить известный Вильберу подрядчик, которому Иванов должен был в письме обрисовать возрастные характеристики особей, необходимых для эксперимента. Кроме того, профессору было сказано, что нет гарантии получения именно взрослых половозрелых обезьян. Вильбер указывал, что ближайшим сроком для визита Иванова в Гвинею может стать 1 октября текущего года. Возможно, тогда на станции в Киндии уже будут находиться пойманные обезьяны, которых разместят в построенных клетках.
Все разговоры, которые ученый вел с Вильбером и другими сотрудниками Пастеровского института, не вносили ясности в положение вещей на станции вакцинации. Более того, каждая новая беседа усиливала опасения профессора и вселяла в него тревогу. Свои сомнения он изложил в «Отчете о командировке в западную Африку», предназначенном председателю комиссии по содействию работам АН СССР: «Из дальнейших переговоров выяснилось, что добыча взрослых шимпанзе, необходимых для моих опытов, далеко не обеспечена. Таким образом, после 7-8 месячного ожидания и затраты солидной суммы денег на постройку клеток, ремонт сторожевого домика, я мог оказаться без самого главного – без опытного материала» .
Эта ситуация подталкивала профессора к единственно возможному решению: совершить вылазку в тропическую Африку и на месте оценить состояние дел.
Путешествие в тропики выглядело героическим поступком, тем более в пожилом возрасте. Иванов прекрасно был осведомлен об опасностях, которые таит в себе среда Гвинеи. Уж кому как не ему было известно, что городок Киндия, где в 1923 г. была открыта станция в статусе филиала Пастеровского института, был избран бактериологом Кальметтом отнюдь не случайно. Помимо разведения в вольерах шимпанзе, здесь собирались решать профильные задачи: проводить исследования по патологии таких болезней, как туберкулез, проказа, рак, исследовать экзотические, не известные в Европе инфекции. А таковых было предостаточно: сонная болезнь, вызываемая мухой цеце, язвы песчаной блохи и зуд «кро-кро», следствие проникновения в кожу паразитических червей.
Когда корабль уже приближался к порту Конакри, на судне была получена телеграмма о встрече ученого губернаторской моторной лодкой: навстречу профессору был послан секретарь высокого сановника. Иванова быстро доставили на берег и предложили автомобиль для проезда в резиденцию губернатора. Глава колонии просил быть его гостем, пока не будет найдена подходящая квартира. Но профессор и не собирался искать квартиру в Конакри и первым же пассажирским поездом отправился в Киндию. Этот городок имел всего несколько домов, пригодных для проживания по-европейски. Но поселиться здесь было проблематично. Сдача комнат не практиковалась. Оставалось надеяться только на описанную Вильбером сторожку, якобы имевшуюся на станции института.
Она располагалась в 7 километрах от городка в тропическом лесу. На деле то, что Вильбер называл «сторожкой», оказалось сооружением, изъеденным термитами, не имевшим ни потолка, ни пола. Иванов был в отчаянии и готовился к возвращению в Конакри, как вдруг заместитель директора ветеринарный врач Делорм предложил ему выход: поселиться в пустующей комнате Вильбера в главном здании.
Когда проблема жилья решилась, Иванов приступил к изучению жизни обезьян, содержавшихся на станции. Профессор с разочарованием отметил, что лишь одна из них была взрослой. Все они содержались в суровых тюремных условиях. Даже положенные заключенным дворики для прогулок отсутствовали. Иванов был уверен, что в таких условиях получение потомства невозможно. Делорм подтвердил это мнение: действительно, за три года существования станции не было ни одного случая зачатия, и не только у шимпанзе, но и у собакообразных обезьян. Более того, смертность животных росла катастрофически. Если самая старая особь Роза, поступившая в питомник 26 марта 1924 г., имела порядковый номер 107, то самка Рекрю, поступившая два года спустя, значилась под № 370. И это была нумерация только для шимпанзе, которых на станции насчитывалось всего 25! Иванова настораживало и то, что ветеринары станции не участвовали в отлове животных, а лишь подавали заказы на количество необходимых особей главам администраций районов. А когда профессору стало известно о технике поимки обезьян, он был удручен и шокирован. Иванов писал: «Охота на шимпанзе ведется неграми, вооруженными дубинками, ружьями и луками. После того, как семья шимпанзе выслежена, охотники окружают ее и загоняют криками и собаками на дерево. Вокруг дерева раскладываются кучи сухой травы и веток, трава поджигается, в огонь подбрасываются одурманивающие травы и корни. Задыхающиеся от дыма обезьяны бросаются вниз, попадая в огонь и под беспощадные удары дубин негров. Часть обезьян убивается на смерть, часть уходит и только некоторые в полуискалеченном виде доставляются на административный пункт, откуда затем отправляются на Пастеровскую станцию. В числе пойманных таким образом шимпанзе взрослых, как правило, не бывает. Они или погибают под ударами, или успевают вырваться и скрыться. Негры предпочитают подбирать подростков, предварительно убив их родителей или дав им уйти, чем рисковать жизнью в попытке взять живыми взрослых шимпанзе» ;
«Пойманные неграми шимпанзе, как правило, носят следы поражений, к сожалению, часто очень тяжелых: перелом челюсти, трещины черепа, ожоги кожи, гноящиеся раны и т. п. Не удивительно, что большая часть их погибает в течение нескольких дней или недель после доставки на станцию». Но нет худа без добра: трупы шимпанзе позволили доктору Иванову произвести многочисленные вскрытия и кастрации. Ему удалось установить, что половозрелость у самок наступает не в 4-5-летнем возрасте, как считалось, а значительно позже. Период вынашивания плода длится 8-8, 5 месяцев. И что самое важное для будущего эксперимента – у шимпанзе происходят регулярные менструации, как и у женщин, а бытовавшее в прошлом мнение о сезонных течках следует отнести к области научных заблуждений.
Иванов должен был покинуть Пастеровскую станцию: 1-го мая приезжал Вильбер, и следовало освободить его комнату. Теперь, уже обладая реальными представлениями о порядках отлова, содержания и некоторых особенностях анатомии антропоморфных обезьян, Иванов возвратился в Париж. Все свои впечатления от увиденного на станции в Киндии он изложил в специальном послании для руководства Института Пастера. Послание содержало критические высказывания, а также сообщало о намерении Иванова заняться поисками газа, необходимого для усыпления обезьян и гуманизации процесса охоты.
В ответном письме французские коллеги благодарили Иванова за инспекцию. Кальметт и Ру, однако, были скептически настроены по поводу получения каких-либо дополнительных финансовых средств после падения курса франка и уповали лишь на мизерные субсидии из бюджета администрации колонии. Морально они были готовы поддержать профессора и даже предоставить ему для исследований некоторые лаборатории Института Пастера. «Мы очень живо интересуемся Вашими исследованиями и в высшей степени хотели бы видеть их осуществление. Мы всячески, поскольку это в наших возможностях, будем помогать Вам, но в данный момент, к сожалению, мы мало можем сделать.
Мы думаем, что если бы Академия Наук и Правительство СССР пожелали бы поддержать Вас и обеспечить Вам достаточную сумму денег, Вы могли бы получить через губернатора Французской Гвинеи или губернатора Слонового берега небольшой остров в Ваше распоряжение на 2, на 3 года, где Вы могли бы поместить известное количество антропоидов и провести Ваши опыты искусственного осеменения и гибридизации. Думаем, что это единственный путь, который приведет Вашу работу к желаемому концу. С своей стороны, мы всецело поддерживаем Ваши шаги в этом направлении. КАЛЬМЕТТ, РУ». Остров в океане? Остров доктора Моро? Ну что ж, это было смелое предложение. На таком острове гибриды могли бы находиться в полной безопасности, и соблюдалась бы абсолютная конфиденциальность.
Но все это, конечно, было областью фантастики. Никакие мечты о потенции не заставили бы вождей отправиться в далекое путешествие в страну вечной молодости и оставить на время кремлевские коридоры. Это было равносильно самоубийству. Не они должны были ехать к обезьянам, а обезьяны к ним. И ни в африканских джунглях следовало разводить чудесных гибридов, а в русских, пусть и не таких ласковых, пределах. Эта логика была хорошо известна доктору Иванову, и он не питал на сей счет никаких иллюзий.
Как это ни парадоксально, тогда, в начале мая 1926 г., реальная помощь могла поступить с совершенно другой стороны земного шара. В США удачные опыты русского ученого могли стать важным козырем в деятельности атеистических обществ и в борьбе за гражданские права.
25 марта 1925 г. губернатор Теннесси подписал закон, запрещавший преподавание в университетах и школах штата теории, «которая отрицает историю Божественного происхождения человека, как она излагается в Библии, и учить вместо этого, будто человек происходит от животных низшего порядка». А 10 июля 1925 г. в Теннесси стартовал так называемый «Обезьяний процесс». Он был публичным и проходил на городской площади города Дэйтона. Главным фигурантом процесса был учитель местной школы Джон Скопс, преподававший своим ученикам положения теории Дарвина. Открытый суд проходил при массовом стечении горожан, вышедших на площадь в повязках с надписью: «Мы не обезьяны и не дадим превратить себя в обезьян». Обвинителем Скопса стал бывший госсекретарь США, один из лидеров демократической партии, юрист Уильям Дженкинс Брайан. Он заявил: библейское сказание о сотворении Адама и Евы наилучше разъясняет происхождение человека. Суд отверг просьбу адвокатов педагога о привлечении в качестве экспертов ученых, способных осветить положения дарвинизма. 21 июля был вынесен приговор. Он признавал Скопса виновным в распространении запрещенного учения и приговаривал его к денежному штрафу в размере 100 долларов. А спустя всего пять дней главный обвинитель Уильям Дженкинс Брайан, не перенеся напряжения «Обезьяньего процесса», скончался.
Несмотря на то, что суд признал виновность Скопса, в Америке многие левые интеллектуалы считали события в Дейтоне пародией на правосудие и победой мракобесия. Среди них имелись радикалы, способные пойти на крайние меры. Они считали, что если, скажем, прогрессивный советский ученый Иванов методом искусственного осеменения получит гибрид человека и обезьяны, это будет впечатляющим доказательством родства с шимпанзе и подтверждением теории Дарвина. В этом случае можно пересмотреть результаты судилища в Дейтоне и нанести сокрушительный удар американским клерикалам. О ситуации в США Иванов писал: «В Америке, как я уже указывал, тоже известие вызвало со стороны прогрессивной печати сочувствие и желание пойти навстречу даже материальными средствами, а со стороны фашистов во главе с ку-клукс-кланом бурю негодования, угроз и брани. И то и другое служит только подтверждением того исключительного интереса, и не только научного, но и общественного, с которым связана поставленная нами работа». Люди, которые желали содействовать эксперименту, были хорошо известны Кальметту. Эти американцы готовы были организовать сбор средств для эксперимента на исследовательской станции в Киндии. Иванов писал о таком альтернативном варианте следующее: « доктор Calmette надеялся с помощью американцев, с весьма солидным общественным положением, обещавших достать 100.000 долларов, выстроить в несколько месяцев дом для приезжающих, подготовить необходимый материал, и все, что будет нужно для моих опытов» . Американские сторонники метода Иванова предполагали, что необходимые деньги будут собраны на лекциях в обществах атеистов. Там будут подробно описаны все детали эксперимента и результат его положительного влияния на пересмотр судилища в Теннесси.
Еще одним местом для эксперимента могла стать Куба. Здесь в имении Палатино, недалеко от Гаваны, располагался обезьяний питомник госпожи Эбро. Хозяйка когда-то дружила с русским инфекционистом Мечниковым, поддерживала с ним переписку. Госпожа Эбро разделяла положения эволюционной теории Дарвина и давно занималась разведением приматов. Обезьяннику уже исполнилось 25 лет. Ру и Кальметт вновь выступили менеджерами эксперимента и отправили письмо владелице имения Палатино. Почтовый ящик института Пастера скоро получил благоприятное письмо из Гаваны. Иванов был под впечатлением этой удачи и считал Кубу оптимальным местом для научной революции. «Вопросы религиозного и морального характера здесь не могут помешать моей работе, так как мадам Abreu осведомлена о программе опытов и выразила категорическое согласие. Она очень влиятельная на Кубе сеньорита и ни административная власть, ни духовное ведомство не пожелают пойти против того, на что она согласилась» , – писал профессор в Кремль. В тот момент Илья Иванович рисовал себе достаточно радужную обстановку. Он представлял будущий эксперимент как грандиозный шаг, имеющий планетарный характер. Рассуждая на темы будущего успеха, Иванов заявлял: « <…> для постановки опытов искусственного осеменения человека спермой антропоидов здесь уже имеется самое главное – взрослые самцы шимпанзе и оранг-утанга.
Итак, план моих действий, одобренный Ру и Кальметтом, таков:
1) Не откладывая еду на Кубу как основную базу для моей работы, чтобы организовать там опыты возможно шире, используя прежде всех имеющихся здесь антропоидов.
2) Продолжаю свои исследования по выработке более рациональных методов поимки обезьян для того, чтобы применить эти методы для добывания взрослых самок шимпанзе в лесах тропической Африки. Базой для этой работы будет главный город Французской Гвинеи, Конакри, где губернатор Poiret предлагает устроить необходимые помещения. Поимкой обезьян будет заведовать мой доверенный, в то время как я останусь на Кубе, где буду вести наблюдения и опыты». Обезьянник в Палатино располагал парой самцов шимпанзе, двумя самками этого вида, уже приносившими приплод, таким же количеством самок орангутангов, но всего лишь одним самцом. Имелась и почти половозрелая самка гиббона. Вариаций для скрещивания было более чем достаточно. Правда, отсутствовали гориллы. Опыты с последними профессор решил пока отложить.
Иванов уповал на удачу и рассчитывал на кубинских питомцев. Подробные описания обезьян из Палатино имелись в книге профессора Йельского университета Yerkes'а, а климат Кубы, во многом сходный с тропиками Гвинеи, имел несколько важных преимуществ: здесь не было малярии, убийственной мухи цеце и разнообразных африканских паразитов. Гавана славилась своим университетом, обладавшим современными лабораториями и библиотекой. О питомцах госпожи Эбро профессор писал с восхищением: « некоторые взрослые шимпанзе ее обезьянника чинно и мирно сидели в гостиной, владели ложкой и вилкой» . Единственное, что удручало Иванова, так это недостаточное, с его точки зрения, количество самок. Но участливая госпожа Эбро готова была приобрести необходимых для экспериментов обезьян. Она сообщила в своем письме профессору о нескольких половозрелых особях, которых ей предлагала британская фирма Chapman, и просила ученого посетить Лондон, чтобы провести оценку этих животных и подтвердить их возраст.
В тот момент Иванову казалось, что от величайшего открытия его отделяют лишь считанные дни. Он писал: «Если для надлежащей постановки опытов гибридизации между представителями различных видов антропоморфных обезьян необходимо было увеличить число взрослых самок шимпанзе в обезьяннике г-жи Abreu, то для постановки опытов искусственного осеменения человека спермой антропоморфных обезьян здесь имелось самое главное – взрослые самцы шимпанзе и орангутангов» .
Иванов намечал выехать в Лондон в первых числах августа 1926 г., а оставшееся до поездки в Англию время ученый отдал работам в лабораториях Пастеровского института. Для успеха опытов нужно было выяснить максимальный срок хранения спермы животных и людей, установить степень активности сперматозоидов и убедиться в их способности вызывать зачатие. Помимо этого устанавливалась длительность сохранности семенных желез, вырезанных из трупа, при температуре 0 градусов. Это было необходимо в том случае, если для операций имплантанты застреленных самцов будут доставлены в Москву из Гвинеи в специальных контейнерах-холодильниках. Институт Пастера стремился оказать Иванову максимальную помощь в проведении будущих экспериментов. Для обеспечения опытов были привлечены несколько ведущих лабораторий научного центра. Академик Бертран предложил ряд газов, усыпляющих животных и облегчающих охоту на них. Вместе с Ивановым он провел ряд опытов в этом направлении.
Пионер операций по омоложению хирург-экспериментатор Воронов предоставил для газовых опытов Бертрана ряд обезьян, лишенных пола во время операций по омоложению .
Еще один ученый, доктор Фурнье, бился над поставленным профессором вопросом о наилучшем наркозе, применимом при осеменении обезьян или операциях по трансплантации. Таким препаратом был признан хлорэтил.
Однако широкий опыт в этой области был накоплен в Лаборатории экспериментальной физиологии (College de France), где работал Воронов. Для анестезии обезьян им применялись специальные клетки объемом 80 кубических сантиметров, закрывавшиеся двойной подъемной дверью. Одна часть этого приспособления была обрешечена и позволяла примату свободно дышать, другая, сплошная, закрывалась, когда в клетку начинал поступать хлорэтил. 50 граммов этого химического соединения хватало, чтобы усыпить животное. Однако как только его несли на операционный стол и привязывали конечности, на мордочку обезьяны накладывали компресс с сильным раствором хлороформа.
В College de France Воронов демонстрировал профессору Иванову передовые методы содержания обезьян в неволе, способы их усыпления и удивлял результатами трансплантаций добавочной половой железы старым баранам, вновь ставшим передовыми производителями. Парад научных чудес завершился совместной операцией доктора Воронова и Иванова на самке шимпанзе Норе. Советский профессор по просьбе коллеги продемонстрировал технику искусственного осеменения обезьяны спермой человека.
Вариант постановки такого опыта на Норе был весьма проблематичен. Два года назад она была стерилизована, а оба её яичника были пересажены пожилым пациенткам. Но долго оставаться бесполой шимпанзе не пришлось: Воронов пересадил ей кусочки яичников, взятых у трупов женщин. Сделана эта трансплантация была весьма «оригинально»: «Кусочек яичника женщины, вшитый в мышцу брюшного пресса этой же обезьяне более 2-х лет назад доктором Вороновым, не мог служить источником зрелых яиц, так же как и другой фрагмент яичника женщины, вложенный доктором Вороновым в то же время в полость uterus без прикрепления его к слизистой оболочке» , – сообщал Иванов.
Именно на таком хирургическом уродце и предлагалось продемонстрировать передовую технику осеменения. Иванов не питал иллюзий относительно успеха этого опыта, но, как всегда, надеялся на чудо, которое возможно и в науке. Однако для страховки он посетовал: «Разумеется, она не могла овулировать, и этот случай искусственного осеменения шимпанзе спермой человека отнюдь не может быть назван опытом» . Но, сам того не ведая, Иванов оказал Воронову услугу, которой тот не преминул воспользоваться. В октябре он выступил на научном форуме в Стокгольме с сообщением о сенсационных экспериментах в лаборатории College de France. Заявление имело резонанс.
Но Илья Иванович был удручен случившимся: «Можно только пожалеть, что доктор Воронов, без моего ведома, имел неосторожность упомянуть в своем докладе в Стокгольме о произведенном искусственном осеменении шимпанзе с указанием на возможность беременности. После доклада доктора Воронова эта обезьяна «Nora» имела 2 раза регулы. 14-го сего месяца этой обезьяне была произведена в моем присутствии лапоратомия и вскрыта матка, при чем, разумеется, не было найдено никаких признаков беременности». Рукотворное чудо не состоялось. Но профессор Иванов по прежнему успокаивал себя тем, что это была неполноценная шимпанзе, перенесшая до осеменения экзотические операции.
За всеми этими тревогами наступило 1 августа, когда Иванов выехал в Лондон для подготовки кубинского эксперимента. Согласно письму г-жи Эбро, он ознакомился с живым товаром фирмы Chapman и нашел его непригодным для осеменения. Это были неполовозрелые подростки шимпанзе. Поездку в Англию можно было бы считать бессмысленной, если бы не приглашение профессора Королевского колледжа в Лондоне Джулиана Хаксли выступить 8 августа на съезде Ассоциации зоологов, проходившем в Оксфорде. Рассказы Иванова о готовящейся научной сенсации, распространяемые в кулуарах съезда, были встречены с воодушевлением.
В Париж Иванов вернулся серьезно разочарованным, но готовым к отъезду на Кубу. Он уже начал паковать чемоданы, как его постиг серьезный удар. Из Гаваны пришла срочная телеграмма. Г-жа Эбро сообщала о трагедии, разыгравшейся в ее питомнике: все самцы шимпанзе и орангутанг дружно погибли.
В послании в Кремль, отправленном 3 сентября Горбунову, Иванов сообщал: «Во-первых, из большого на днях полученного от владелицы обезьянника на Кубе письма выяснилось, что литературные данные не весьма точно отвечают настоящему составу обезьянника. Так, из 2 взрослых шимпанзе-самок, дающих детей, осталась одна, которая кормит и под опыты раньше лета будущего года дана быть не может. 8 взрослых самок шимпанзе (около 9 лет) еще не вполне созрели, и наступление признаков зрелости половой ожидается не ранее весны 1927 года. Взрослый самец шимпанзе (25 лет), отец нескольких молодых, как раз заболел водянкой яичек, и <…> под опыты не годится». Но что самое печальное, владелица питомника открыто призналась «о своих опасениях скомпрометировать себя в глазах людей ее круга» . Иванов предполагал, что кубинка подверглась точно таким же угрозам со стороны членов ку-клукс-клана, какие были присланы и ему на адрес Института Пастера. В действительности причина отказа от эксперимента по гибридизации, видимо, находилась в несколько неожиданной для Ильи Ивановича плоскости. Вот что сообщет о мадам Эбро Бернгард Гржимек: «Она разводила шимпанзе в неволе и твердо придерживалась мнения, что у этих столь похожих на людей животных непременно тоже должны быть «бессмертные души». Поэтому она построила в своем имении часовню и посещала службу вместе со своими воспитанниками…» Для набожной мадам Эбро ее решение было естественным. Поддавшись сперва на уговоры дирекции Института Пастера, она все же предпочла уклониться от рискованного эксперимента.
За первым ударом последовал второй: американцы, на которых рассчитывал Кальметт, провалили лекции в обществах атеистов. Часть слушателей была шокирована предстоящими опытами, а на квартиру Иванова в Париже посыпались письма от членов ку-клукс-клана с бранью и угрозами физической расправы.
Радовали только известия, приходившие из СССР: его коллеге Тоболкину удалось сдвинуть с места строительство обезьяньего питомника в Сухуми. Он просил профессора прислать рекомендации по сооружению вольер для шимпанзе и их получеловеческого приплода.
Эти получеловеческие особи, по мнению Ильи Ивановича, должны были жить в питомнике в условиях полусвободы и иметь возможность общаться со своими, такими разными, родителями, которыми их наградил изобретательный ученый. То же относилось и к обезьянам. «Я снова настаиваю на том, – писал Иванов, – что в клетках шимпанзе размножаться не будут и что для них необходимо устроить зоопарк, где они могли бы жить в условиях полусвободы» . Профессор настойчиво подчеркивал: будущий питомник необходимо «построить не в виде тюрем с одиночками, а наподобие зоопарка с большими клетками-вольерами, заключающими в себе небольшие деревья, кустарники, траву, проточную воду и снабженные домиками-убежищами от ветра и холода» .
Оценивая складывающуюся вокруг ситуацию, профессор понимал, что из трех вариантов, имевшихся в самом начале, теперь оставался только один и самый трудный: проводить опыты в дебрях Гвинеи, на Пастеровской станции в Киндии, с очень скромными деньгами, присланными из СССР. Еще можно было рассчитывать на любезность колониального губернатора, обещавшего обеспечить бесплатным жильем, что сулило какую-то экономию. Но в целом расходы на обезьянье сафари в Африке должны были оказаться серьезными, а само пребывание в Гвинее весьма продолжительным. Во Французской Гвинее и в СССР Иванову удалось поставить ряд опытов по скрещиванию человека с обезьяной, но результаты их были отрицательными. А 13 декабря 1930 г. профессора арестовали по стандартному обвинению: помощь международной буржуазии в осуществлении враждебной деятельности против СССР и шпионаж. Дело длилось почти полгода. Постановлением Коллегии ОГПУ от 5 июня 1931 г. Иванов был заключен в концлагерь сроком на пять лет; затем приговор был заменен высылкой на тот же срок. После освобождения от ареста 1 февраля 1932 г. ученый поселился в Алма-Ате, где занял должность профессора кафедры физиологии животных в Казахском ветеринарно-зоотехническом институте.
В ночь с 19 на 20 марта 1932 г. артериосклероз, или склероз изнашивания, как его сентиментально окрестили кремлевские мечтатели, срубил наповал измученного зоотехника. Его разбитый инфекцией организм слабо сопротивлялся удару, и к вечеру 20-го Иванов был мертв. Кровоизлияние в мозг случилось накануне его предполагавшегося отъезда в Москву.
В 50-е годы в Тимирязевской академии и в МГУ поговаривали, будто одну жизнеспособную особь Иванову и его сотрудникам все же удалось получить. Родителями выступали самец шимпанзе и женщина. Но новое существо не дало потомства – вторая генерация не получилась. Эти рассказы любопытны уже тем, что для такого эксперимента требовалось достижение существом половой зрелости или хотя бы подросткового возраста, а значит, после ареста Иванова эксперименты были продолжены. Но все это относится к области легенд.
